Вызов врача - Страница 14

Любое слово, произнесенное в разговоре с матерью, обретало другой смысл. Ирина вообще не собиралась вести с ней разговоров! И признаваться в родстве! И сидеть тут битых два часа! Проведенная над собой подготовительная работа пошла насмарку. Очевидно, что имелся другой интерес, давний, стойкий и болезненный, который никакие репетиции и самовнушения побороть не могли.

— Да, мы не о том… — потерла виски Мария Петровна. — Вот ты сказала, будто я легенду придумала себе в оправдание… Нет! Объяснение — да, имеется. Но оправдания? Тысячу раз нет!

— Ты могла тысячу раз «нет» превратить в «да», все исправить. Отец тебя любил, он больше не женился. Бабушка тоже простила бы.

— Бабушка… Свекровь Маргарита Ильинична… Господи, как я ее ненавидела! Тридцать лет прошло, а ни капельки ненависти не убавилось. Она жива?

— Умерла шесть лет назад.

— Чтоб ее на том свете черти изжарили!

— Замолчи! — воскликнула Ирина. — Не смей! Ты знаешь, кем для меня была бабушка? Настоящей матерью!

— Знаю. Извини. Когда тебе исполнилось пять лет, я до ручки дошла. Все эти пять лет Коля, твой отец, ко мне в общежитие приезжал. Тайком от матери, на случку раз в неделю. Все, говорю, Коля, не могу больше подглядывать за Ирочкой на улице, караулить ее во дворе. Давай снова поженимся. Что угодно придумаем. Будто я не умерла, а долго-долго лежала в больнице, или в тюрьме сидела, или я вовсе другая женщина и стану мачехой.

— Но он не согласился? — насмешливо, с вызовом спросила Ирина.

— Согласился. А на следующее свидание пришел уже со своей мамой. И у них был план. Коле, твоему отцу, позволено со мной встречаться. Он перед мамой покаялся, что состоит в связи с бывшей женой, мама его простила. А мне было позволено открыто стать его любовницей — для здоровья полезно. Но о дочери и речи идти не могло, ни в каком качестве и никогда. Ты счастлива в семье и хранишь в памяти светлую сказочку об умершей маме, никто другой тебе не нужен, иначе будет только вред. Если же я проявлю строптивость, на меня подадут в суд на лишение материнских прав. И ты все узнаешь. И для тебя это будет страшным ударом. И дочь я все равно никогда не получу…

— Не верю ни одному твоему слову! — перебила Ирина. — От меня никогда не скрывали, что мать моя — низкая, безнравственная женщина и бросила меня еще в роддоме. Мне было два года, а на вопрос «Где твоя мама?» я уже отвечала: «Мама очень плохая, она меня не любит, она нас бросила. Я бабушкина дочка».

— Бабушкина… Им никто не был нужен. Коля и его мать любили только друг друга. Всю жизнь и самозабвенно. Не хватало только ребеночка. Но родить она не могла, до кровосмешения не доходило, люди интеллигентные. Я погибала в их семье, задыхалась, сходила с ума. Чувствовала себя деревом, у которого методично обрывают листья, потом срезают ветки, обдирают кору, рубанком ходят по стволу. Под корень — нет, не выкорчевывают, корень даже поливают, ведь я вынашиваю им ребеночка…

Мария Петровна замолчала и продолжила, перескочив в воспоминаниях по времени:

— После того разговора с ними, когда мне вместо материнства предложили шлюхой поработать, решила ее, твою бабушку, убить. Подкараулить в подъезде и шандарахнуть по голове гаечным ключом. Пришла, спряталась за трубой мусоропровода. Дождалась. Она из лифта выходит… Я б ее убила. Но кто-то по лестнице стал спускаться, она здоровается, а ты уже дверь открываешь. И тут я вас увидела… Ты к ней на шею бросилась, радуешься: «Бабулечка моя любимая пришла…» И такие вы… Такие счастливые, любящие…

— Если ты собираешься оправдать свой поступок коварством бабушки, это напрасная трата времени.

— Не собираюсь.

— Кроме того, ты быстро утешилась в новой страстной любви и опять вышла замуж.

— Я снова вышла замуж, когда тебе исполнилось восемь лет. Странно! Сама я такая баба-пулемет, а мужья мои, что первый, твой отец, что второй, Володя, были тихими, интеллигентными, очень спокойными и сдержанными. Откуда ты знаешь про мое замужество?

— От бабушки. Думаю, она следила за тобой. И периодически сообщала нам подробности твоей жизни, развратной и беспутной.

— Да уж, развратнее не придумаешь.

— Не строй из себя невинность! Я… я своими глазами… один раз подсмотрела за тобой.

— Ты? — подалась вперед Мария Петровна. — Ты приходила ко мне, доченька?

— Не смей меня так называть!.. Я подслушала бабушкин разговор по телефону и узнала, где ты живешь… сидела во дворе и ждала. Долго ждала… уже все разошлись, стемнело, а я никак не могла уйти, пока тебя не увижу. Потом ты пришла. С мужчиной. И вы целовались. Вы целовались через каждый шаг. Вы целовались на детской площадке, на качелях. Ты смеялась, дурачилась, он тебя обнимал, кружил, и вы все время целовались.

— Я целовалась с мужем!

— Не имеет значения! Для меня сейчас, а тогда… Все, проехали, прожили, забыли… И разговор наш бессмыслен. Не хочу ничего знать о твоей жизни. Единственное, о чем тебя прошу, — напиши заявление, перейди на другой участок, к другому врачу.

— Значит, ты не можешь меня простить?

— Простить? — невесело рассмеялась Ира. — Прощения, примирения — это из области отношения людей. А ты для меня не существуешь. Тебя нет, и прощать или не прощать тебя невозможно. Больная Степанова из семьдесят третьей квартиры, вздорная и капризная. Первая в моей практике больная, с которой я решительно отказываюсь иметь дело. Не перейдешь на другой участок, с работы уволюсь, но лечить тебя не буду.

— Ты меня ненавидишь. Это тоже чувство.

— Ошибаешься. Затаенная любовь, тоска, слезы, мечты, обида, ненависть — все перегорело, все в прошлом. В Африке живут племена, которые едят человечину. Разве я их ненавижу, собираюсь перевоспитывать? Я о них не думаю, мне дела до них мет.