Вызов врача - Страница 15

— Сравниваешь меня с людоедами?

— Сравнение не в твою пользу. Вряд ли они своих младенцев едят. А живи ты в том племени, мной бы пообедала.

— Глубоко ошибаешься!

— Нет, не ошибаюсь! Мне уже не восемь лет, и прекрасно знакомо чувство, которое испытываешь к своему ребенку. Меня можно убить, но забрать у меня, живой, сына невозможно. Буду драться, царапаться, ползти, зубами рвать чужие глотки, но не отдам свою кровиночку. Свекровь, муж — да хоть весь свет пусть против меня ополчится, я никого не боюсь, и никто меня не победит. Это не только эмоции, это и биология — совершенно иррациональное, чрезвычайно дорогое и приятное чувство — материнство. Ре-флек-сы! — по слогам произнесла Ира. — А те, кто их лишены, — выродки.

— Вроде меня.

— Вроде тебя.

— Значит, у меня… у тебя есть сын? Сколько ему?

— Пять лет.

— Как его зовут?

— Колей.

— Как деда. А на кого он похож?

— Перестань! Воссоединения семейства не будет! И поддерживать с тобой отношения не собираюсь!

На кого похож Коля, Ирина тоже часто себя спрашивала, и секунду назад получила ответ. Коля, электрический мальчик, три тысячи вольт, похож на свою бабушку! И внешне — те же кукольные карие глаза, круглые и блестящие, тот же подбородок с ямочкой, которая появляется при смехе; и темперамент один в один — вчера в детском саду Коля побил товарища, а потом отдал ему свой полдник, два дня назад наоборот — принес девочке конфеты, а потом вылил ей на голову баночку с водой для акварели.

— А чем твой муж занимается? — спросила Мария Петровна.

— Он юрист.

— Живете все в той же квартире, в которую из коммуналки переехали? Николай, дед, с вами? Ирина кивнула и невольно тяжело вздохнула.

— В двух маленьких комнатах, — поняла ее вздох Мария Петровна. — Кошкин дом, теснота. Коленька ходит в детский сад?

— Да.

— В тот же, что и ты, сразу за булочной?

— Да. Слушай…

— А Коля уже хорошо разговаривает?

— Коля уже читает. С ним дедушка занимается.

— Наверное, без ума от внука.

— Не то слово.

— А я вот… Кроме тебя, после тебя… не получилось. Очень мы с Володей мечтали. Не дал Бог. Забеременела, в Узбекистане, в глуши, пускали хлопкопрядильную фабрику. Оказалась внематочная… Прямо во время совещания свалилась, кровища из меня хлынула, как из резаного барана. А у нас и больницы еще не было, медпункт… До города не довезли бы… оперировали… врачи сопливые, только после института, наркоз толком дать не могли, но я от болевого шока сознание потеряла… Хоть жизнь, спасибо, спасли… на детях — крест…

— И с тех пор, — предположила Ирина, — ты панически боишься любых хирургических операций?

— Мне проще сразу в гроб лечь, чем еще раз увидеть эту круглую лампу над собой.

— Ясно.

— Ничего тебе не ясно!

— Ошибаешься! Но проблемы твоего здоровья я буду обсуждать только в том случае, если ты сама о них заговоришь. Готова?

— Да плевать мне сейчас на здоровье, когда такой случай… когда ты пришла… мы увиделись…

— Напоминаю: я пришла не по доброй воле.

— Плевать!

— Похоже, это было основным в твоей жизни.

— Что?

— Плевать. На людей, обстоятельства, пусть — на начальство, пусть — на…

— Ирочка…

— Да, да! И на меня тоже! Тридцать лет тебе было на дочь плевать с высокой горки. Как же, пусковица! Звучит как «ослица».

— Ира! Но ты можешь хотя бы выслушать меня? Лысый попугай! Неужели тебе не интересно, почему я поступила, как последняя шлюха подзаборная? Твоя сказочка про отсутствие у меня материнских инстинктов — чушь собачья!

— Нет, не чушь!

— Чушь!

— Правда!

— Неправда!

— Не ори!

— Сама не ори!

— Ты говорила, что никогда не жалуешься? — напомнила Ирина.

— Говорила, — покорно вздохнула Мария Петровна.

— А чем сейчас занимаешься? По-моему, пытаешься меня разжалобить.

— Да я готова люстру съесть, только бы до тебя достучаться!

— Стучать можно в дверь или в окно, ломиться в скалу бесполезно.

— Значит, ты — скала? Ира, ты ведь понимаешь, что после нашей встречи не может все остаться по-прежнему.

— Почему? Станешь досаждать мне?

— Дело не только во мне, но и в тебе. Мне кажется, нет, я уверена, что ты добрая, отзывчивая… ты не сможешь как я… ты не сможешь меня бросить.

Несколько секунд Ирина смотрела на мать в изумлении, потом развела руками:

— Ну ты даешь! Молодец! Я не смогу ее бросить! Мамочку свою родную! Пошла ты знаешь куда? Напряги свое сквернословие и договори фразу. Легко! Слышишь? Я тебя могу бросить легко! Тысячу раз представляла: ты гибнешь, протягиваешь ко мне руки, а я отталкиваю их. И мне нравились такие фантазии! Я убивала тебя сотнями способов.

— Не надо. Я тебе не верю. Не плачь!

— Она мне не верит! — Ирина вытерла ладошкой мокрые щеки. — Да мне плевать, веришь ты мне или нет. Ты! Из-за тебя! Из-за тебя на мне проклятие! От первого моего крика — проклятие. Ты думаешь, как относятся к ребенку, которого бросила мать? Его жалеют? Да, жалеют, а еще ищут в нем изъян, гнильцу, порок. Раз его бросила мать, значит, с ним не все в порядке, значит, он плохой, на нем проклятие. У меня подружка была в школе. Дружили взахлеб, я ей тайну свою рассказала, что ты не умерла, как все думали, а бросила меня. Потом размолвка у нас вышла, и она разболтала всем. Как они на меня смотрели! Как шушукались! И все выглядывали — где же на мне метка дьявола. С тех пор у меня руки дрожат, стоит чуть понервничать. Учительница на беседу вызвала, до нее слух дошел. Утешить, поддержать меня хотела. А я вспоминаю тот разговор… О! Как стыдно было! Меня стыд кислотой разъедал. Казалось, уже не осталось ни кожи, ни мышц, ни костей. Один стыд. Она говорила, что дети за родителей не отвечают, я буду хорошей, если буду себя хорошо вести, и мне надо постараться и не стать такой, как моя мама. Отвечают! Отвечают дети за родителей! Я после того случая и бросилась к тебе. А ты целовалась! Взасос! У каждого дерева!