Вызов врача - Страница 16

Мария Петровна сползла с кресла и встала на колени, молитвенно сложила руки на груди:

— Ирочка, доченька, прости меня! Прости! Думала, я одна страдаю. И что мой грех, мои страдания как-то должны благом для тебя обернуться. Я думала, ты счастлива. Я боялась разрушить твое счастье. Тебя боялась. К тебе как к божеству относилась и боялась божества коснуться, осквернить его. А потом думать о тебе запретила. Да, как ты говорила, нет ее, не было, умерла.

— Встань. Ты опираешься на обожженное колено. Произошло то, чего я меньше всего хотела. Мы устроили душераздирающую сцену.

Мария Петровна качалась, билась головой о пол и причитала:

— Господи, виновата! Грех неискупаемый. Прости меня! Прости! Почему я тогда не умерла? Зачем жила?

— Немедленно прекрати истерику! Или вкачу тебе снотворное! Уйду, и больше никогда меня не увидишь! Хватит рыдать! Где у тебя платок? На, возьми мой!

Мария Петровна вернулась в кресло. Носовой платок, который дала ей дочь, был слегка мокрым.

Ирочка вытирала им свои слезы! Мария Петровна прижала платок к губам. Невнятно пробормотала:

— Девочка моя! Ненаглядная! Солнышко!

— Что ты там шепчешь? Лицо вытри! Нет, лучше отправляйся в ванную и приведи себя в порядок. На чучело похожа.

— А ты не уйдешь? — робко спросила Мария Петровна.

— Я жду звонок, — нашла оправдание Ирина.

— Позвонить можно откуда угодно. Дай мне залог, — настойчиво пробормотала Мария Петровна.

— Какой залог? Зачем?

— Можно я пойду в ванную с твоей сумкой? Без сумки ты ведь не убежишь?

— Привыкла у врачей вещи воровать.

— Без залога не сдвинусь с места! — жалобно, но твердо заявила Мария Петровна. — Хоть паспорт дай, а?

— Не сходи с ума!

— С ума сойду, а с места — нет! Дай, пожалуйста, паспорт!

— Ересь какая-то! — чертыхнулась Ирина. Достала из сумки паспорт, протянула матери. — На! Довольна?

— Спасибо, доченька! — Мария Петровна поднялась с колен.

— Не смей меня так называть! Сколько раз повторять? Марш в ванную!

Ирина отодвинула кресло от двери. Мария Петровна пошла по коридору налево, а Ирина — направо, в кухню.

Если мать сказала правду и с утра она ничего не ела, сейчас лучше всех лекарств ей поможет обед. Пища — отличное средство при невротических состояниях. Когда работает желудок, психика отдыхает. У Ирины была одна больная с тяжелыми головными болями, круглосуточно сидела на таблетках. Ирина рассказала ей, что хроники, мучающиеся мигренеподобными болями, обычно сами подбирают средство облегчения. Одним помогает горячий душ на затылок, другим массаж лица кусочком льда, третьим горчичник, четвертым сытный обед. Та женщина оказалась из четвертых — у нее приступ не начинался, если желудок полон. Бедняжка поправилась на двадцать килограммов, постоянно носила в сумке печенье, шоколад, бутерброды, жевала круглосуточно. Но испортившуюся фигуру она воспринимала как малую плату за избавление от страданий.

Ирина напомнила себе о том случае, чтобы мысленно утвердиться: помогаю Степановой как врач, а не как заботливая родственница.

На кухне Ирина поставила чайник на огонь, сделала несколько бутербродов. На столе лежала стопка купюр — плата за угощение. После секундного колебания Ирина затолкала деньги в карман брюк.

6

Мария Петровна умылась и причесала волосы. Ирин носовой платочек спрятала за пазуху, в лифчик.

«Будет спрашивать, скажу, не знаю, куда делся. Все равно воровкой прослыла. Одной кражей больше, одной меньше», — думала Мария Петровна.

Ирина о платке не вспомнила, но про документ не забыла.

— Паспорт!

Мария Петровна отдала.

— Садись и ешь! — приказала Ирина, наливая чай в чашку.

— Не голодна.

— Честно: завтракала, обедала?

— Просто не хочу сейчас…

— Через не хочу! Или я уйду! Две чашки чая, четыре бутерброда — пока их не съешь, никаких разговоров!

Мария Петровна покорно взяла бутерброд и откусила. Ирина пресекала все попытки к общению, пока мать не закончила с трапезой. И только тогда спросила:

— Когда к тебе придет домработница?

— Какая к лешему домработница? Откуда у меня на нее деньги? Последние пять лет живу на то, что продаю монеты из коллекции мужа, пенсия только в следующем году.

— Но ты же приняла меня за домработницу с лицом без высшего образования.

— Это… так. От стеснения. Ты совершенно не похожа на того лопоухого завхоза.

— Самое главное, что я на тебя не похожа.

— Ты похожа на бабушку. Ты очень красивая. Я родила бабушке ее двойника. То-то счастлива была.

— У вас с бабушкой много общего. Конкретно — умение принимать тяжелые решения. Ты в магазине хамоватой продавщице в глаз можешь дать, а бабушка разбирательствами могла сна лишить. Ты головы рубишь сплеча, а она медленно отрезала. И все — по справедливости, по вашей справедливости, по собственной морали. Вы, конечно, личности. Раскольниковы в юбке или наполеоны. Все остальные — букашки, твари дрожащие.

— Ты не любила бабушку? — встрепенулась Мария Петровна.

— Очень любила, не надейся. Но я всегда отдаю себе отчет и вижу, что тот или иной человек собой представляет.

— Но тогда… тогда ее… ее ты можешь простить за то, что она сделала со мной, с моей семьей, с моей жизнью, с тобой, в конце концов? Едрена вошь!

— Простить? И не подумаю. Переоценки ценностей хочешь? Не получится. Переоценка — то же предательство. Не смей меня на него подбивать! Меня бабушка любила самозабвенно. И ее любовь была как море для рыбы — без нее я бы погибла, выброшенная на берег.

— А отец?

— Папа? Он чудный, абсолютно порядочный и достойный человек. Сие означает, что он органически не способен на подлость, не может сознательно и в добром здравии нанести кому-то удар. Поэтому твоим рассказам я не верю. Бабушка — другое дело. А папа подло поступить с тобой не мог. Ты или врешь, или придумала оправдания, потом сама им поверила. Эту тему мы уже обсуждали.