— Не по возрасту ему такие подарки!
— Хочу железную дорогу настоящую игрушечную, как у Стасика! — капризно заявил Николенька.
— Будет! — с готовностью отозвалась Мария Петровна.
— Ох, избалуете вы ребенка! — покачал головой Павел.
Мария Петровна посмотрела на него удивленно. Избаловать, это как? Разве можно в чем-то отказать этому чуду? А потом она сообразила, что угостить дорогих гостей на широкую ногу не получится. Перешла на режим жесткой экономии, сегодня в магазине накупила только дешевых продуктов.
Павел и Николенька наблюдали, как она мечет на стол из холодильника, достает банки с консервами и вареньем из шкафов. Что-то бормочет, Павлу показалось — ругается, как грузчик. И Николенька услышал. Показал на банку кильки в томатном соусе, переспросил:
— Холера тухлая? Она вкусная?
«Отрежу себе язык, — мысленно дала слово Мария Петровна, — если еще раз при ребенке выражусь!»
Через несколько минут стол был заставлен. Пастила и рыбные консервы, варенье трех видов и колбаса докторская, сыр плавленый, сухофрукты, леденцы, перья зеленого лука, икра кабачковая, кефир, сметана, творожная масса… Места на столе не осталось, но все — не то!
— Нищета казанская! — сокрушалась Мария Петровна. — И угостить вас нечем! Если б знала!
— Более чем достаточно, — успокоил Павел. — Пусть Николенька подкрепится, а мы с вами выйдем? Есть разговор.
— Да, конечно, мне тоже тебе сказать надо. Но от порога Мария Петровна бросилась обратно в кухню:
— Голова садовая! Про хлеб забыла! У меня еще пряники были… Твердые, гады… то есть жестковаты…
— Когда что-то забываешь, — пододвигая к себе пастилу и кильки, нравоучительно изрек Николенька, — надо говорить «Изольда Гавриловна».
— Запомню, — пообещала бабушка, не поинтересовавшись, откуда взялось это имя.
Она любые слова внука готова была воспринимать некритично, как откровения маленького божества. И за свою преданность была вознаграждена.
— Бабушка, ты мне нравишься! Спроси почему.
— Ах ты, мое солнышко драгоценное! Почему?
— Потому что не заставила руки перед едой мыть! Вот! — Николенька затолкнул в рот пастилу.
Муж Ирочки, Павел, не мог не интересовать Марию Петровну. Но в данный момент имелся магнит посильнее. Сидит на кухне, кушает, зайчик, ножками болтает.
— Мария Петровна открыла секретер, достала бумаги, протянула Павлу:
— Завещания. Сегодня была у нотариуса. Еще те бюрократы! Я с ними немного… поспорила. Не хотели мой вариант заверять, а я целый день писала. Стандартный, в одно предложение подсунули. Читай: завещаю все мое имущество, в чем бы оно ни заключалось и где бы ни находилось… — все по форме. Но ты и второй, мой вариант забери, тут до последней нитки барахло перечислено. Дальше, вот копия письма Марлиз, подруге моей в Париже. В письме я прошу перевести акции, которыми владею, на имя дочери. В завещаниях про акции ни слова, сам понимаешь, чтобы налогов избежать. Все государство дурят! Даже такие старые партийцы, как я. Довели!
Марии Петровне понравилось, что Павел не стал кочевряжиться, взял бумаги, свернул, положил в карман. Она метнула взгляд в сторону двери, хотелось поскорее опять оказаться рядом с внуком. Но Павел предложил сесть и выслушать его. Начал с извинений.
— Простите, Мария Петровна, что вмешиваюсь в дела интимные, связанные с вашим здоровьем.
— Сумасшедшей меня считаешь?
— Вовсе нет!
— А кто предлагал в психушке меня подлечить?
«Николай Сергеевич! — мысленно возмутился Павел. — Вот болтун, заложил!»
— Ладно! — махнула рукой Мария Петровна. — Я не в обиде. На твоем месте тоже решила бы, что человек, который боится… в общем, не хочет операцию ради жизни сделать, полный кретин и придурок. Поскольку я женского пола, то получаюсь — полная придура.
— Мария Петровна, поверьте, я уважаю ваше суверенное право распоряжаться собственной жизнью. Только хочу обратить внимание на крайний эгоизм и бесчеловечность вашего стремления к смерти.
— Какой эгоизм? Все вам оставляю!
— Вынужден напомнить, что однажды вы уже больно травмировали свою дочь, а теперь намерены сделать это во второй раз. Каково будет Ирине жить с сознанием того, что не смогла спасти мать?
— Вот ты как повернул, — задумчиво проговорила Мария Петровна.
— Здесь нечего поворачивать, факты на поверхности. Я только что разговаривал с Ириной, она нашла врача, который будет вас оперировать, встречалась с ним сегодня.
— Ирочка! Для меня хлопотала? — взволновалась Мария Петровна. — Сама?
«Лед тронулся! — подумал Павел. — Развиваем успех».
— Конечно сама. Всю Москву на ноги подняла, чтобы найти лучшего специалиста. Тут он слегка приврал для пользы дела.
— Значит, Ирочка меня… не ненавидит? Павел не собирался глубоко копать — давать оценки прошлому или анализировать в присутствии Марии Петровны нынешнее состояние Ирины, переживающей внутренний конфликт любви-ненависти к матери.
— Думаю, — уклончиво ответил он, — вам с дочерью надо больше общаться, чтобы разобраться в своих чувствах.
— Да я готова общаться с ней двадцать четыре часа в сутки!
— После операции так и получится. Кто, если не Ирина, будет за вами ухаживать? Сейчас начало декабря, к Новому году, надеюсь, вы уже поправитесь. Официально приглашаю вас на встречу двухтысячного года к нам! Разве это не прекрасно, Мария Петровна, встретить новое столетие рядом с внуком, дочерью, зятем и, — запнулся Павел, не зная, как назвать Николая Сергеевича, — и нашим дедушкой?
— Невыносимо прекрасно!